Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

Корчинский что-то засипел. Ага, голосовые связки парализованы — значит, никакой информации Габриэляну от него не нужно.

— Да, — сказал Габриэлян, — вы меня правильно поняли. Помещение не экранировано. Уже.

Он снял пиджак, вынул из сумки передник, посмотрел на психоделические фрукты, потом на Олега… Перистые брови поехали вверх. Габриэлян выудил перчатки с бахилами, осмотрел их и одобрительно кивнул. Распечатал по паре того и другого, надел, подумал. Отыскал среди покупок ножовку. Уже с ножовкой в руках открыл дверь, сделал шаг в коридор. До Олега донеслось…

— Я понимаю, что это не входит в ваши обязанности, но нельзя ли попросить кого-нибудь принести нам чаю? Просто черного чаю, четыре чашки. Нет, без сахара, без мо… сливки — это профанация.

— Пассатижи, — сказал Король, разматывая проволоку. — Ты забыл заказать пассатижи.

— А что, — Габриэлян расправлял фартук на плечах. — Руками не справишься?

— Да справлюсь, — Король пожал плечами. — В случае чего Суслик поможет.

Он подошел к Корчинскому и использовал полмотка проволоки на то, чтобы привязать торс варка к столу. Ага, понятно, зачем нужны были пассатижи — как следует скрутить концы. Габриэлян садовыми ножницами обрезал лишку. Поднял ножовку.

— В определенном смысле, как я уже сказал, мне вас жаль. Во всех остальных — нет. Торговать людьми, Иван Михайлович, это очень нехорошо. В ближайшие пять минут я рекомендую вам подумать о том, каково это: разом лишиться дома, родных, друзей, всех человеческих прав… Вы давно променяли человеческие права на нечеловеческие, — первое движение ножовки было тяжелым: кожа упруга, зазубренному полотну поддается нелегко… — но нечеловеческие права сопряжены с нечеловеческим же риском. Человек на вашем месте умер бы довольно быстро.

Человек на месте Олега тоже мог бы умереть довольно быстро. От испуга. Если бы не училище. И то, ему казалось, что волна вжимает его в диван.

— Обрати внимание, — сказал Король, — это он еще пытается бить. Когда они просто боятся, это фоном идет, со своими чувствами не перепутаешь.

— Что ж вы так под руку, Иван Михайлович… — укоризненно сказал Габриэлян.

И все равно… — Олег сглотнул. И все равно он бы не смог смотреть, если бы…

Если бы не Аля. Он сожрал бы Алю, — напомнил себе Олег. Может быть, именно он бы и сожрал — кто знает, как там ложится фишка в этой их драной лотерее. Из-за таких как он… ради таких как он… умирают такие, как этот вчерашний… Николай Чхония… А они разменивают этот дар на дешевые цацки. Превращаются просто в паразитов…

Когда ножовка пошла по кости, звук изменился. Изменилась и «длина волны».

— О, — сказал Король. — Это уже пошло свое.

За дверью раздался стон, звук падающего подноса и бьющейся посуды, крик, шипение, ругательство…

— Уронил, еще и обварился, — Габриэлян поморщился.

— Шлимазл, — сказал Король, посмотрев в приоткрытую дверь. — Я лучше пойду сам заварю.

— Не надо, пусть сходит корнет. А ты сейчас будешь ногу фиксировать, готовь проволоку.

Король натянул перчатки: несмотря на специфику кровообращения старших, вокруг Корчинского было уже… слегка влажно.

— Вечно корнет да корнет, — пожаловался Олег, изо всех сил стараясь не пустить петуха. — Я, наверное, чайник заварю и принесу. У них тут все равно наверняка ничего лучше «Леди Грей» нет.

Корчинскому дважды не повезло. Двадцать лет — неудобный возраст. Восстановление уже идет быстро, а боль еще чувствуется. Олег подумал — закрыть за собой дверь? — да нет, потом же с подносом идти — и оставил приоткрытой.

Он не затягивал время — но и не торопился. Куда торопиться-то? Его превосходительство не убежит. А тонкая нота, вибрирующий беззвучный вой превосходящей все боли, доставала через один этаж и пять дверей.

Приличный чай — «Виктория» — нашелся в кабинете какого-то следователя по особо важным. Сам «важняк» сидел за столом, сжимая пальцами виски, и на просьбу одолжить чаю только бессильно кивнул. Олег скрутил фунтик из чистого листа бумаги и отсыпал полпачки. Когда он выходил, «важняк» поднял голову.

— Слышь… — спросил он, глядя измученными глазами. — А что… там?

— Сходите посмотрите, — Олег приглашающе махнул рукой на дверь. — Мы не запираемся.

— Да экранируйте вы его — работать же невозможно…

— А что, — удивился Олег, — здесь раньше можно было работать? Но я спрошу. Или сами спросите.

Следователь проводил его безумным розовым взглядом.

Поднявшись наверх, Олег добыл еще и чайник — не бегать же с чашками к общему бойлеру/фризеру, который в народе называют просто «самописец». Когда он вернулся с заваркой, Габриэлян и Король успели закончить со второй ногой вампира. Габриэлян не отпиливал ноги до конца, и его замысел стал Олегу ясен: ткань будет стремиться срастись. И не сможет.

Действительно на какой-то стадии стоит вернуть экран на место. Мигрень же будет у всего здания. Если не у всего квартала. И как это во время публичных казней ничего такого не получается? Все-таки есть какая-то защита?

— Есть, — сказал Король. — Солнечный свет наездника глушит. Ну и проецирующая способность падает. Если его сейчас на солнышко выдвинуть, ты его — эйн, цвей, дрей — слышать престанешь.

Солнышко было уже обеспечено — Кессель курил у открытого окна — но стол с Корчинским находился в тени.

Олег разлил чай по чашкам, поднес «трудящимся», выслушал положенные благодарности и опять уселся на диван.

— Займись отчетом, — сказал Король. — Кстати, знаете, что мне Речица сказал?

— Мм?

— Пожелал оказаться на его месте.

— Ну это, — фыркнул Габриэлян, — он у нас оптимист.

— На его месте окажутся все, рано или поздно, — Кессель раздавил окурок в обсидиановой пепельнице.

— На его нынешнем месте, ты хочешь сказать, — уточнил Король.

— Ну да.

— У тебя какая-то мрачная жизненная философия, — Винницкий отхлебнул чаю. — Зачем поздно, если можно рано? И зачем рано, если можно вовремя?

Олег, глотнув из своей кружки, почувствовал облегчение. Нет, беззвучный вой не стал тише — сил прибавилось. Он посмотрел на дергающееся тело Корчинского — белое, в нужных местах покрытое черными волосками, настолько совершенное, насколько позволило изначальное строение костяка и мышц. Каждый высокий господин — совершенство в своем роде. Корчинский об этом сейчас горько жалеет, наверное.

Отчет писать не хотелось. Олег подумал, пошел в приемную — в одном из отделений шкафа обнаружился складной пылесос-мойщик. Если Габриэлян собирается сюда кого-то звать, кабинет следует привести в порядок. Не то чтобы там очень насорили, но все же…

В кабинете опять разглагольствовал Король:

— А ты знаешь, меня вот почему-то совершенно не задевает. Не понимаю я Голдмана, ну хоть ты лопни. Две минуты в кадре лужа, в которую капает вода, и мы любуемся на эту лужу. Зачем мне лужа? Вы мне лица покажите, руки. Актерскую игру покажите мне за мои деньги.

— Напомню тебе, что в описываемом тобой кадре… — Габриэлян щелкнул садовыми ножницами, палец Корчинского упал на пол и начал сгибаться и разгибаться как придавленный червяк. Олег стиснул зубы: чай запросился наружу. — …Лица именно что отражаются в луже.

— Да нафиг мне сдалось их отражение в луже! — чтобы всплеснуть руками, Король оторвался от планшетки. Корчинский издал прерывистый сиплый вопль — то ли действие станнера закончилось, то ли сумма боли превысила какой-то допустимый порог. Кессель шагнул к нему и снова приложил станнер к горлу.

— Миша, — сказал он. — Ты забываешь, что есть еще такая вещь как символика. Джейн и Бальтазар разговаривают, отражаясь в луже чистой дождевой воды на мраморной могильной плите, но отражение Джейн видно, а отражение Бальтазара дробится из-за капель. Джейн умрет, а Бальтазар исчезнет. Вспомни: ни разу за весь фильм мы не видели его глаз. Он — энигматичное существо. Не от мира сего. В сцене в гостинице он не отражается в зеркале — помнишь?

- Мало ли кто не отражается в зеркале! Я сам, может, не отражаюсь. Ты мне еще ворону эту из предыдущего… как его, «Сквозь темное стекло», вспомни — как она в кадр не попадала. Тоже энигматическое существо, тьфу, не выговоришь. А я тебе скажу — панты. Историю рассказать не могут, так щеки надувают.

Олег, преодолевая тошноту, сунулся было с пылесосом под стол — и с облегчением услышал от Габриэляна «не надо».

— Как говорил один мой знакомый джанкер, — поддержал Король, — Чем херовей, тем джанковей.

— Это еще раньше было девизом анархистов. Чем хуже, тем лучше, — садовые ножницы щелкнули под столом в последний раз — больше у Корчинского пальцев на руках не было. — Иван Михайлович, орган воспроизводства вам ведь не нужен? Уже сколько лет как.

Предыдущего заряда станнера, видимо, хватило.